– Бытует распространенное мнение, что большинство языков северных народов находятся на грани исчезновения. Вы смотрите на будущее северных языков с оптимизмом, со сдержанным оптимизмом или пессимизмом?

– Я смотрю скорее со сдержанным оптимизмом, потому что можно проследить, что происходит с языками малочисленных народов в России. Темпы потери этих языков парадоксальны для того, что говорится об этих языках, народах и культуре. Они парадоксально малы – Россия теряет по одному языку за сто лет. Что потеряли в XX веке? Камасинский язык. Хотя предрекали кончину юкагирскому, кетскому и нивхскому языкам. Видимо, это отложено, по крайней мере, на сто лет. 

Сейчас отмечено, что к языкам малочисленных народов начинает возвращаться старшее поколение. На Чукотке, думаю, и в Западной Сибири, люди, прожившие там десятки лет, понимали и говорили на языках коренных жителей. В воспоминаниях рядовых жителей старшего поколения учитель в школе говорил на родном языке. Когда-то это было требованием, потом требование о знании языков было отменено. А знание языков коренных народов  – это очень мощный  фактор региональной идентичности. Судьбы языков и традиционной культуры, судьбы региональной литературы, творчество хантыйских, мансийских, чукотских писателей, это то, что формирует региональную идентичность. В этом отношении беспокоится за ее утрату, в общем, не приходится.

Вместе с тем, некоторые явления, связанные с традиционной культурой малочисленных народов практически во всех регионах, не могут не вызывать тревогу, когда мы оцениваем культуру не по ее современному состоянию или которое было характерно для периода столетней давности. А по состоянию людей, которые родились 70-80 лет назад и получили вполне советское воспитание, когда представителей малочисленных народов Севера фильтровали, отбирали из них не лучших, а наиболее конформных. И специалисты по этим языкам, не владея ими, как следует, сплошь и рядом зависели  от своих помощников. У меня есть любимые примеры, у В.А. Аврорина был нанаец С. Н. Оненко, у П.Я. Скорика был постоянный и вечный информант П.И. Нагликей.  Когда я пришел в науку о языках Сибири, понял, так нельзя жить. Если ты занимаешься языком, должен его освоить. Сейчас вспоминаю свои поездки в экспедиции, пожилые люди очень радовались, когда слышали, что человек, приехавший неизвестно откуда, говорит на их языке. 

– Как Вы думаете, наше государство заинтересовано в том, чтобы языки малочисленных народов России сохранились. Считаете ли Вы, что оно оказывает достаточную для этого помощь?

– Скорее всего, да. Государство заинтересовано в этом. Хотя средства, которые отпускаются на соответствующие программы, часто тратятся не совсем по назначению. Издание фольклорных материалов и сборников – здесь, сколько бы ни потратили, не ошибешься. В то же время всякие монографии по педагогике, методике преподавания – это часто выброшенные на ветер средства. Потому что сплошь и рядом за авторской работой не скрывается ни новизны, ни значимости. Ни того, что отвечает современности. 

Россия замечательное, полиэтничное государство. Многоязычное. Так отройте серию «Языки народов России», переиздайте под одной обложкой все грамматики языков народов России. Пусть грамматика одного языка вышла в 2000 году, а грамматика другого в 1940 году. Сделайте их репринтное издание в одинаковом оформлении. Мне уже приходилось говорить, когда я составляю список из дат выхода национально-русского словаря, русско-национального словаря, академической грамматики языка, то становится видно, что внятной политики в этой области не было никогда. Были два периода подъема активности описания языков и преподнесения их языков в виде словарей и грамматик. Это оттепель 1957-1963 годов и перестройка, с 1984 и по 1994 годы. До Второй мировой войны, ни сразу после, ни в застойное время ничего подобного не наблюдалось. Да, в каких-то регионах в порядке плановой работы выпускались словари и грамматики. На всем этом лежит печать собственных сил. Комплексной программы не было никогда. Жаль, что об этом не задумываются и сейчас. 

– У обских угров есть Институт прикладных исследований и разработок. Думаю, не у всех народов Севера есть аналогичное научное учреждение, где занимаются исследованиями культуры и языков коренных народов в местах их компактного проживания.

– Собственно говоря, практически нигде нет, потому что в других регионах существуют академические структуры. Институт гуманитарных исследований малочисленных народов Севера в Якутске вошел в состав Сибирского отделения РАН. Здесь есть свои плюсы и свои минусы. Такая наука теряет связь с практикой. Что касается Обско-угорского института, пожалуй, это хорошее решение для полиэтничной территории. И, конечно, решение об его организации, которое было найдено два десятилетия назад, оказалось оптимальным. Знал по публикациям, что научная работа в области угроведения в округе идет очень интенсивно и с хорошими результатами. Причем, количество публикаций явно уравновешивает региональный уровень некоторых работ. Объемы публикуемых материалов – это неоценимый вклад в науку. И форма организации научной работы, в том числе, конференции, семинары – это тоже перспективно. Это дает возможность людям, живущим в районах и в столице округа встретиться, и обменяться опытом. Это очень и очень полезно. 

Сейчас меня включили в состав редколлегии «Вестник угроведения». Порой про себя говорю, мне в жизни достались не те языки, которые надо было изучать. Следовало лучше знать восточные языки: тюркские, монгольские или корейские, с которыми сейчас приходится работать. Может быть, следовало лучше знать финно-угорские языки, которые в большей степени востребованы, потому что специалисты по тунгусо-маньчжурским языкам, как я, не слишком востребованы в науке. Степень востребованности этих языков в практике стремительно падает, а ситуация внутри науки деградирует. Падает уровень практического владения языками и падает научный уровень.